Наша малая родина, станица Каневская, конечно, не сравнится в возрасте ни с Афинами, ни с Москвой. Но для человеческой жизни две с лишком сотни лет – срок огромный. И сколько же событий может произойти за это время в мире! И каждый человек волей-неволей до дна выпьет свою чашу жизни, каким бы горьким ни было «варево».
Рядом с нами живут наши земляки, которым был отмерен долгий век, и довелось стать свидетелем и участником времён и событий, ставшими достоянием истории. И такие люди сами являются историей. Об одном таком каневчанине, за долгую жизнь видевшего и пережившего многие события и перипетии ХХ века и продолжавшего активно жить в нынешнем XXI веке, написал местный краевед Лемиш Н. Ф. (на основе воспоминаний старожила). В этих воспоминаниях – история великой страны, история родной Кубани, и история человека, прожившего трудную и честную жизнь.
В литературной обработке Лемиш Н. Ф.
На вику, як на довгий ныви…
(народная мудрость)
Чередою бегут годы. Всё дальше уходят от нас события противоречивого, ушедшего от нас ХХ века. Переполненный революциями, войнами, реформациями, он безжалостно бросал человеческие судьбы в водоворот страшных событий. Великая ценность сегодня – это долгожители, живые свидетели ушедших эпох. На их жизни, как на срезах дерева по количеству годовых колец можно просмотреть всю хронику событий. Особенно если ещё крепка память и воспоминаниям нет числа.
Мой собеседник –- Степан Сергеевич Телятник, которому уже исполнилось 93 года. Его цепкая память сохранила многие воспоминания личной жизни, случившихся на фоне исторических событий в жизни страны, края, станицы Каневской. Можно только представить, что в памяти долгожителя почти целый век. 
Степан Сергеевич коренной каневчанин, представитель прежде многочисленного рода. Моя мама доводилась Степану Сергеевичу двоюродной сестрой. Её девичья фамилия тоже Телятник. Судьба Степана Сергеевича — это судьба целого поколения, на долю которого выпала коллективизация, голодовка, война, разруха и все трудности послевоенного времени. Крестьянский сын, из семьи потомственных хлеборобов, он рано начал работать. А дальше – путь как у многих из его поколения: ФЗУ, техникум, воинская служба, работа, учёба в институте. И вновь работа, в качестве главного инженера, руководителя предприятия. О таких людях говорят: он сделал себя сам. В действительности так и было. Его дед и мой прадед Иван Телятник, прожил долгую жизнь хлебороба. Первая его жена умерла при родах, оставив ему сына, моего деда Алексея Ивановича. От второго брака у него родилось много детей, но выжили далеко не все. По мужской линии это, кроме старшего Алексея, Евтихий, Сергей, Василий и Павел. Все они прошли через горнило войн начала ХХ века, а Евтихию и Павлу досталась ещё и Великая Отечественная война. Алексей Иванович Телятник, как старший, успел повоевать и на Японской войне. Умер голодной смертью в местном концлагере, что был организован на месте казачьих казарм и хлебной ссыпки на Ярмарочной площади, весной 1933 года. Арестован он был по ложному доносу и местом смерти его стала казачья казарма, где он в начале века проходил допризывную подготовку. Донесла на него одна местная жительница. Род доносчицы потом пресекался по мужской линии. У них мужчины не доживали до 40 лет. Погибший Алексей Телятник был глубоко верующим и очень порядочным человеком, и видно, Господь покарал нечестивую доносчицу.
Нужно отметить, что удивительны хитросплетения судеб между родовыми ветвями семей Телятник и Лемиш. Моя мама, Телятник Елена Алексеевна, дочь Алексея Ивановича Телятника, в 1936 году вышла замуж за Лемиш Фёдора Никитича, моего отца. А старший брат его, Василий Никитич Лемиш, служил в одной сотне с Евтихием Ивановичем Телятником, дядей моей мамы и героя моего повествования, Степана Сергеевича Телятника. Когда началась I Мировая война, Евтихий Телятник и Василий Лемиш попали на Западный фронт в составе 2-го Запорожского полка. Известно, что во время самого провального наступления, затеянного Временным правительством в июне 1917 г, Второй запорожский полк бросили на немецкие пулемёты. В том бою Василия тяжело ранило, и он отдал своего коня Евтихию, у которого было ранение в ногу, и под ним убило коня. И Евтихий ушел от австрийской пехоты, добивавшей раненых на поле боя. А Василия, оставшегося лежать на поле брани, австрияки добили. Евтихий Иванович прошел через Гражданскую войну, пережил коллективизацию и голодовку, но погиб в 1943 году. У Евтихия Телятника было четверо детей. Он выполнил наказ Василия Лемиша, данный при прощании – иметь не менее 4-х детей.
О трагической судьбе Сергея Ивановича Телятника, отца моего героя, разговор особый. Повествование ведет Степан Сергеевич:
– Отец окончил церковноприходскую школу и считался грамотным хлеборобом. В годы НЭПа у него было собственное хозяйство. До этого судьба достаточно помотала его по военным дорогам. Служил у «белых», у Деникина, и у красных. В боях за Краснодар ему пришлось однажды даже переплыть тогда широкую и полноводную реку Кубань, держась за хвост своего коня. После окончания Гражданской войны вернулся в Каневскую, построил хату, обзавелся семьей. В 1925 году родилась дочь Надежда, а в 1929 – Анна, в 1931 – Степан. Когда в 1929 г. на юго-западе от станицы начала обустраиваться Каневская машинотракторная станция, Сергея Ивановича на работу устроил туда брат Павел. После окончания сельскохозяйственных курсов его назначили агротехником. Опытный хлебороб и грамотный работник, он успешно справлялся с хлопотными обязанностями агронома. Там же работал бригадиром тракторной бригады и мой отец Федор Никитич Лемиш. В трудное время голодовки именно МТС спасла семьи своих работников от голодной смерти.
От автора: Историческая справка.
Трудными были конец 20-х и начало 30-х г. ХХ в – время великой ломки. Коллективизация, классовая борьба, голодовка. На мирном фронте шло ожесточенное сражение за будущее государства. Трудолюбивая Кубань находилась в зоне влияния троцкистов. Они пробрались в карательные органы, в партию и во власть. Основное их гнездо находилось в структурах управления Северо-Кавказского края, которым руководил Первый секретарь крайкома ВКПС(б) Борис Шеболдаев. Его ближайшие приспешники – председатель Крайисполкома Ларин и начальник ОГПУ края Евдокимов. Это они способствовали распространению голода на Дону и Кубани, входившей до 1937 года в состав Северо-Кавказского края. Представителем Северо-Кавказского ОГПУ на Кубани был некто Попашенко –- патологический палач. У голодомора были две основных причины: засуха 1930-1932 годов и приказ высших эшелонов власти об изъятии излишков хлеба у колхозников и единоличников с целью выполнить обязательства перед Германией по поставке зерна в счет оплаты за алюминий, станки, заводское оборудование и многое другое, получаемые от капиталистов. Ситуация была умело использована вредителями. По сути, никто не заставлял местные власти изымать те продукты питания, которые вместо изъятого хлеба могли бы поддержать жизнь крестьян. Ведь то, что не могли изъять, они уничтожали, и люди умирали голодной смертью, порой целыми семьями, по 10-12 чел. Именно Шеболдаев придумал «черные доски», на которые заносили станицы и хутора, не выполнившие план по хлебозаготовкам. Такой населенный пункт окружали войсками, вывозили оттуда ларьки и магазины потребкооперации и обрекали тем самым станицу на вымирание. Жестоко пострадали станицы Полтавская, Уманская, Медведовская, Стародеревянковская. Да и сама система организации колхозов была жестко принудительной. Сопротивляющихся объявляли врагами и к ним применяли меры принудительной высылки в Пермскую область, малолюдные регионы Сибири. И самое страшное, на волне репрессий пострадали середняцкие хозяйства, объявляемые кулацкими. Они-то и не были как раз противниками советской власти, но добросовестными тружениками и производителями основной массы с/х продукции. Здесь сыграли зловещую роль местные органы ОГПУ. На Кубани ими руководил садист Попашенко. Методами работы КубОГПУ была всеобщая подозрительность, поощрение доносительства, бесцеремонность и жестокое обращение с людьми. Несомненно, часть вины за происходившее лежит и на руководстве всей Кубани, и, вероятно и выше. Получая информацию от таких как Шеболдаев, руководители верили, что на Кубани организованный саботаж казаков. А «шеболдаевцы», прикрываясь революционными лозунгами и партбилетами, творили беззакония. Каратели на местах вели себя так, как велели им их руководители. Раболепство, угодничество расцвело махровым цветом. Дошло до того, что станицу Стародеревянковскую Каневского района хотели переименовать в Шеболдольскую. Помешал только арест Шеболдаева и его приспешников, еще десятков функционеров троцкистских организаций на Дону и Кубани. Многие из них были расстреляны, но погубленных ими людей не вернуть. Больше всех продержался Евдокимов, сменивший Шеболдаева на посту Первого секретаря Ростовского обкома ВКП(б). Но и он был арестован и расстрелян.
От автора:
С юности я стал собирать материалы по репрессиям и голодомору на Кубани. Встречался с живыми свидетелями того страшного времени. Все они относились к Советской власти весьма лояльно, но рассказывали об откровенном вредительстве должностных лиц и творимых беззакониях. И когда радио и газеты сообщали об арестах должностных лиц государства и партийных функционерах, никто в народе им не сочувствовал. Тема массовой гибели крестьян в голодомор была долгие годы под запретом. А меж тем в станицах поумирало до половины жителей, много детей. Это их, потом не выросших, так не хватало при обороне Москвы в 1941 году. Зато Никита Сергеевич Хрущев реабилитировал Шеболдаева и Ларина, расстрелянных в 1938 году, как жертв политических репрессий. В Ростове-на-Дону появились две улицы: Шеболдаева и Ларина. Очевидно, что для него это были свои люди. Ведь Хрущев едва не главное лицо в развязанных политических репрессиях 30-х г. ХХ века.
Но вернемся к началу 30-х годов. Карательными органами были уничтожены тысячи безвинных людей. И одним из них был Сергей Иванович Телятник. О своем отце повествует герой моего повествования Степан Сергеевич Телятник:
– В 1934 году в сухую землю посеяли озимые культуры, а они не взошли. Работники местного аппарата НКВД возложили ответственность за случившееся на моего отца, агротехника МТС, обвинив его во вредительстве. Причем никто из них даже не пытался разобраться в объективных причинах. Отца арестовали и отправили в Краснодар. Там его подвергли издевательствам и побоям, заставляя признаться во вредительстве. В февральские окна 1935 года, снег растаял и на тех самых полях показались дружные всходы. После этого папу отпустили. Детская цепкая память сохраняла воспоминания о возвращении отца: я что-то клепал, сидя у крыльца. Во двор вошел человек, в котором я вначале не признал папу. Изможденный и неузнаваемый, одет в какое-то рванье, а на голове вместо шапки обрывок мешка. Из-за перенесенных мучений пожил Сергей Иванович недолго. Он сильно простудился в промерзшей камере следственного отдела Краснодарского управления НКВД.
В семье Степана Сергеевича сохранилась фотография отца, лежащего в гробу из неструганых досок, оклеенном изнутри газетами. Малыш еще не понимал трагизма случившегося. Папа, с которым было так
хорошо, лежит чужой и неподвижный. Когда он был жив, у них всегда была еда. Часто папа приносил головку сахару, как тогда говорили взрослые, «голову». Маленький Стёпа помнил папу веселого, довольного, хорошо одетого. У папы был френч, брюки «галифе», блестящие сапоги, красивый плащ и шапка-кубанка. Малыш еще не осознавал, какой их будет жизнь без папы. И вскоре на маленького Стёпу и его семью повалились несчастья одно за другим. Без папы-кормильца дети попросту стали голодать. Если бы не бабушка Надя и дед Михаил Игнатович Дорошенко, им было бы совсем худо. Годы были трудными, прошло всего 2 года как закончилась голодовка, с продуктами питания еще было трудно. Помогали и дяди Евтихий Иванович, и Павел Иванович.
– Наверное, без поддержки родственников мы бы не выжили. Как-никак, а у мамы нас трое, – вспоминает Степан Сергеевич.
– Они, родственники, сами жили трудно и у них свои дети. Помню, что тетя Лукерья, жена Евтихия Ивановича приносила нам муку, и, хотя была она с червями, мы ее просевали и пекли из нее хлеб. Тем и спасались. Жили люди в то время дружно, очень ценились родственные связи. И, конечно, помогали друг другу, как могли.
По рассказу Степана Сергеевича, на его семью после смерти отца свалилось еще одно горе. Его принесли бездушные и жестокие сотрудники местного отдела НКВД. Они приходили почти каждый день с угрозами, требовали молчать о том, что произошло с Сергеем Ивановичем, иначе их всех расстреляют. Верхом жестокости и цинизма был категорический запрет на посещение его могилы. Мать, Евдокия Михайловна, запуганная до крайности, потом уничтожила большую часть фотографий. (В 1937-39гг. была массовая «зачистка» в органах НКВД. Наверняка, «под расклад» попали и те, «НКВДшники». Жаль только, что до сих стонут наши либералы о невинных жертвах массовых репрессий. Вот кто-кто, так это Сергей Иванович действительно жертва произвола. Автор)
Теперь нищета стала постоянным спутником жены Сергея Ивановича Телятника – Евдокии Михайловны и ее троих детей. О том, чтобы извиниться перед семьей за погубленного ею труженика и помочь им материально, у власти и в мыслях не было. Очень трудными были для Евдокии Михайловны и её детей три года после смерти мужа-кормильца. А вот в 1937 году Евдокия Михайловна Телятник стала стахановкой и была награждена Почетной Грамотой. И тогда председатель колхоза, правление колхоза им. Ворошилова обратили внимание на её саму, её детей. Немного стало легче жить.
– Мама брала меня на работу, а трудилась она в бригаде, находившейся в 20 км от станицы (это вторая бригада колхоза имени Калинина, а потом агрофирмы «Колос»). – рассказывает Степан Сергеевич.
– Мама показала самый короткий путь, как говорили тогда «навпростець», и я сам ходил туда, начиная путь с тоннеля под железной дорогой. Тогда колхозники уезжали на работу рано, еще затемно. Сбор был на углу улиц Казачьей и Ярмарочной, возле казачьей хаты Кантура. Туда приезжали подводы, и они ехали на них на работу. Я же приходил в бригаду часам к 11 дня. К обеду бригадная кухарка варила галушки, либо затирку (суп с мучными катышками). Что ели колхозники, то ел и я. Пообедав в бригаде, шел обратно домой. Обратный путь всегда был легче. Хоть колхозная жизнь налаживалась и с пропитанием стало лучше, но мы все время были голодными, – вспоминает Степан Сергеевич.
От автора.
До войны и после неё моя мама Елена Алексеевна Лемиш (в девичестве Телятник) трудилась звеньевой полеводческого звена тоже в колхозе им. Ворошилова. Многие её рассказы о колхозной жизни, о людях, их судьбах легли в основу моих произведений. В трудное довоенное время и не менее трудное послевоенное колхозные бригады и фермы были пристанищем для детей колхозников, у которых отцы погибли на войне. В меру сил их кормили, одевали, обували, давали им работу. Дети, подростки понемногу зарабатывали. Нередко в бригаде и жили. Трудиться они начинали рано и труд детей, подростков достаточно широко применялся в сельском хозяйстве. Это сейчас наши внуки избалованы защищающей их ювенальной юстицией и наличием у них множества «прав». Поэтому 20-25-летние сидят на шее родителей и особо трудиться не хотят. А тогда труд был мерилом всех отношений в обществе. Он был необходим и почётен. Мой двоюродный брат, Иван Иванович Телятник, 1932 года рождения, внук Алексея Ивановича Телятника, у которого отец погиб на фронте, так и вырос в бригаде колхоза. Такая же судьба, у моего знакомого 90-летнего Владимира Дмитриевича Латохи.
Но вернемся к нашему герою, тогда еще мальчику, Стёпе. До школы он был предоставлен сам себе. Так получилось, что подружился он с сыном соседей, Андреем Брыж, который был старше на 6 лет. Андрей картавил и свое имя выговаривал как «Андюся», за что ему приклеили уличную кличку «Дусько». Отец Андрея работал в райисполкоме и ездил на красивом велосипеде с никелированными ободами. Одевался Андрей Федорович Брыж по тому времени шикарно. Летом в светлый костюм, светлую рубашку, хорошие туфли. А зимой в приличное пальто. Андрей Федорович ездил на работу на велосипеде, нередко катал на нём Стёпу. А если ездил в библиотеку, то Степу брал непременно. Пока он выбирал книги, Степа сторожил велосипед. Мать «Дуська» перешивала на меня одежду сына.
– Нужно сказать, что я почти все время, находился в семье Брыжей. Это Дусько повел меня первый раз в кинотеатр «Родина» на кинофильм «Чапаев». Мою привязанность к семье Брыжей особо ощущал её глава Андрей Федорович. Даже обсуждался вопрос о моем усыновлении, – рассказывает Степан Сергеевич. Но моя мама отказала. Да и какая мать отдаст своего ребёнка.
– В школу я пошел в 1939 году. Получалось так, что вначале мама отказалась отдать меня в школу, но настояла учительница. Начальная школа находилась тогда в саманной хате под камышовой крышей, в центре станицы, на углу улиц Горького и Вокзальной (Я застал еще то здание. В 1961 году у нас там были предэкзаменационные занятия, по сдаче экзаменов за 7 классов. Автор).
Степан Сергеевич продолжает:
– Поскольку я заболел золотухой, то в классе сидел в шапке, несмотря на тепло. Но учился я хорошо и по окончании первого класса даже получил в награду книгу «Доктор Айболит». В моей памяти особо запечатлелось особое событие. В поле, за станицей (там, где ныне находится райгаз), сел легкий одномоторный самолет. Скорее всего это был известный У-2. Пилотом был брат Степана Лукича Крамаря, который после войны был директором школы имени Пушкина. Жена Степана Лукича была в юности подругой моей старшей сестры Нади. Так вот, после приземления самолета ватага мальчишек, числом около 30, окружила самолет. Среди нас был подросток по фамилии Долгополый – хороший знакомый Крамаря. Пилоты вылезли из самолета. Крамарь подошел к Долгополому, и они обнялись. Поручив Долгополому охранять самолет, пилоты пешком направились к родителям Крамаря. Те жили по улице Вокзальной. И только летчики ушли, как вся ватага полезла на самолет. Долгополого уже никто не слушал. Закончилось это тем, что один из мальчишек взобрался на крыло самолета и прорвал ногой парусину (перкаль), которая была натянута на каркас крыла. Увидев содеянное мальчишки, во главе с Долгополым, со страху сбежали, спрятавшись со страху в бурьянах под заборами. Появившись, пилоты обнаружили порванное крыло и сразу поняли, кто нашкодил. Быстро нашли мальчишек и, видя, что те не на шутку испугались, заставили их найти большую «цыганскую» иглу и суровые нитки. Дыру пилоты заштопали сами и вскоре улетели. А мы еще долгое время были под впечатлением от увиденного. Все тогда мечтали стать летчиками. – вспоминает Степан Сергеевич.
– Когда началась Великая Отечественная война, мне было уже 10 лет. В памяти осталось, как резко стала меняться жизнь. С вокзала стали уходить эшелоны с мобилизованными. Все меньше и меньше мужчин в колхозах и на производстве. Ушедших на фронт заменяют старики, женщины и подростки. В колхозах на войну забирают автомашины и лошадей. Жить стало трудно. Стал заметен недостаток продуктов питания. Нет мыла, керосина, сахара. Наступила очень скудная жизнь. Мама от зари до зари работала в поле, порою и домой не приезжала. Фронту нужен хлеб, но мы хлеба не видели», – рассказывает Степан Сергеевич.
Весь урожай 1941 года увезли на элеватор, который работал круглосуточно, отгружая хлеб в вагоны. Нужно было кормить армию и рабочих в городах. Весной 1942 года посеяли с большими трудностями хлеб, под будущий урожай.
Степану Сергеевичу запомнилось, как летом 1942 года, еще до прихода немцев в Каневскую, в их дворе были на постое красноармейцы. Голодные, измученные, они спали «покотом» в хате на соломе. Мама, Евдокия Михайловна, наварила им большой чугун борща, а они с голодухи почти его весь и съели, а потом мучились с непривычки животами. С собою у них были лошади, подводы и автомашины. Их командиром был офицер, в чине старшего лейтенанта.
– Однажды он привез мешок муки и попросил маму напечь им хлеба. Она, конечно же, не могла отказать. В знак благодарности он одел меня в новую солдатскую форму и обул в хромовые сапоги. Радости моей не было предела! – рассказывает Степан Сергеевич.
А еще командир катал Стёпу на своем коне, и они ездили несколько раз с ним на мельницу. Где-то ближе к концу июля красноармейцы снялись и отправились дальше. А потом началось такое… Наши войска отступают. Будоражат всех слухи о скором приходе немцев. Идет спешная эвакуация.
– Мы видели с мамой и сестрой взрывы на элеваторе и на вокзале. Через площадь нам было видно, что там творится что-то невообразимое, – вспоминает Степан Сергеевич.
– Мы, дети, убежали вглубь сада и спрятались под вишнями, пролежав там до полуночи. Особо было страшно, как элеватор бомбили самолеты. А мы с сестрой легли под стену веранды нашего дома и мама укрывала нас своим телом. Дело в том, что мы жили у одного края Ярмарочной площади, а на другом её конце, у железной дороги, и находился элеватор. (Степан Сергеевич и поныне живет там же, построив дом на месте родительской хаты. Автор.) И когда мы укрывались под стеной покосившейся веранды, тогда совсем не думали, что, упав, она может нас придавить.
Когда горел элеватор, на всю округу пахло горелым зерном. До войны элеватор держал на своей территории свиней и теперь они разбежались по площади, и предприимчивые граждане ловили их, накинув на шею веревку поясной ремень, и тащили их к себе домой. За день до прихода немцев в Каневскую со стороны ст. Новоминской шел мощный паровоз с огромным плугом, крошил железнодорожные шпалы, приводя железнодорожный путь в негодность. По-видимому, строго исполнялся сталинский указ. Ничего не должно было достаться врагу. Но, не выдержав бешеной нагрузки, плуг сломался, и паровозу пришлось направиться в сторону Краснодара.
– Когда все стихло, – рассказывает Степан Сергеевич, – мы ходили на элеватор, и, хотя там еще все горело, мы нашли уцелевшую пшеницу, набрали в мешки и притащили домой. А еще немцы сбрасывали на нас листовки. В саду мы с сестрами выкопали бомбоубежище и в этой щели прятались от бомбежек. Раз в небе над площадью появился немецкий самолет и от него отделился какой-то темный предмет. Мы подумали, что это опять листовки и побежали к месту падения. Пока мы к нему бежали, упавший предмет взорвался. Это оказалась авиабомба. Со страху мы попадали и вжались в землю. Испуг у нас был очень большой. Повторять подобное больше не рисковали.
– После затишья появились немцы. По улицам стали разъезжать их машины. Вместе с ними прибыли и румыны. Немцы поначалу вели себя с населением достаточно сдержанно. Чего нельзя было сказать о румынах. Те вели себя нагло и разнузданно. Стали заниматься грабежами. У соседей Ольшанских жила семья болгар Кочеровых, которые были приезжими. Старший Кочеров арендовал у Ольшанских сарай и оборудовал в нем брынзоварню, произведя предварительно ремонт. Молоко для изготовления брынзы он закупал у населения. Готовую брынзу Кочеров закупоривал в бочки и отправлял куда-то с железнодорожной станции, возможно в крупные города. Перед приходом немцев Кочеровы спешно эвакуировались и бочки с брынзой не успели увезти. Надо полагать, не без помощи предателей немцы узнали об оставшихся бочках с брынзой. Они тогда все быстро стали прибирать и рукам. К брынзоварне на автомашине приехали немцы. Ими руководил старший немец в красивой форме, по-видимому офицер. Заканчивая погрузку, и увидев детей, они оставили им немного брынзы.
На улицах стало появляться все больше и больше полицаев, в форме с повязками на рукаве. Они рыскали по станице и вели себя достаточно нагло.
– К теме предательства мне еще придется вернуться, тем более что это явление косвенно коснулось и меня, – говорит Степан Сергеевич.
– После прихода немцев, я в школу не пошел. За год я подрос, мне уже было 11 лет, и я помогал маме по хозяйству. В тот сентябрьский день я как раз ремонтировал забор. Подошла моя учительница Полина Никифоровна, и предложила пойти в школу. Так я пошел в третий класс. Школьников было немного. Учились мы по советским учебникам, но всё, что касалось СССР, было залито чернилами. Полина Никифоровна учила нас, как и до войны, но вела себя осторожно. Доносчиков и предателей в то смутное время хватало.
Вот тут впору вернуться к факту предательства моего 17-летнего друга Андрея Брыжа, т.е. «Дуська». Я уже говорил, как много для меня делала семья его отца Андрея Фёдоровича. Еще повторюсь и скажу, что Андрей Федорович был порядочный человек, коммунист, по-прежнему работал в райисполкоме и был освобожден от призыва по «брони». Перед приходом немцев его забрали на фронт, как и многих, сняв с брони. (Это потом уже весной 1943 г. оставшихся в живых, руководящих работников и особо ценных специалистов сельского хозяйства вернули с фронта. Страна очень нуждалась в кубанском хлебе. Так вернули и моего отца, назначив заведующим мастерскими Каневской МТС. Автор)
Как позже стало известно Андрей Федорович погиб геройски при обороне Кавказа. «Дусько» с матерью остались одни. Оставшись без поддержки отца, 17-летний парень попадает под влияние дяди, по линии матери – Давыденко, уже служившего в немецкой полиции. (Кстати, фамилия этого полицая фигурирует в февральском 1943 г, акте расследования злодеяний фашистов и их приспешников). О, если бы рядом с этим парнем был отец, все было бы по-другому. И судьба его была бы совсем иной. Но случилось то, что случилось. Дядя уговорил племянника поступить в полицию. Более того, посодействовал, чтобы племянника направили в Краснодар на немецкие курсы полицаев. Мы, пацаны, этого, конечно, не знали, и поэтому встреча наша с «Дуськом» случилась неожиданной. Однажды, когда мы играли в войнушку, с палками вместо сабель и деревянными щитами, кто-то из ребят крикнул:
-– Полиция! – вспоминает Степан Сергеевич.
Оказалось, что это скакал на коне «Дусько» в черной шинели, немецком кепи, с шашкой на боку и повязкой полицая на рукаве. Вся ватага пацанов, числом до 20 чел., ринулась к нему и стали стаскивать его с седла. А когда рассмотрелись, увидели, что это их старший друг по играм, товарищ и участник их всех похождений. Но теперь он полицай. Да и вел себя, «Дусько» с ними уже совсем по-другому. Сказалось то, что он попал в среду, чуждую ребятам и их родителям. После этой встречи дружба с молодым полицейским прекратилась.
– Сейчас думаю, что, судя по тому, что у Андрея был конь, он служил в конной «казачьей сотне» – карательном отряде, которым командовал бывший красный командир и предатель Яков Чуприна. Я не знаю, обагрил ли мой друг Дусько свои руки кровью мирных людей, но в последних числах января 1943 года он ушел с немцами, а потом скрывался в лесах Кавказа. – говорит Степан Сергеевич.
Весь 1943 год по свежим следам органами НКВД и особым отделом 58 армии вёлся интенсивный поиск фашистских преступников и их пособников. Многих поймали. В их числе и оказался молодой Андрей Брыж. Его судили, он получил большой срок. Отбывал он наказание на Колыме, в лагерях. Там он стал то ли кладовщиком, то ли каптёрщиком и был убит. Пока был жив, он даже писал мне письма.
– Помню события января 1943 года, связанные с парашютистами. Чтобы корректировать действия наступающей Красной Армии, в район станицы Челбасской, вернее Красного леса, было выброшено на парашютах три десантных группы. Стояли тогда лютые морозы, дул восточный ураганный ветер. Их долго носило по воздуху. Опускались они далеко от места предполагаемого приземления. Десантники получили сильные обморожения. Не взирая на то, что между выбросами групп было 1-2 дня, при каждом десантировании все повторялось: мороз, ветер, обморожение. Десантники прибивались либо к бывшим колхозным бригадам, либо к населенным пунктам. За ними охотились полицаи, их сдавали предатели. В перестрелках несколько бойцов погибло, остальных обмороженных полицаи захватили в плен. Передав в руки гестаповцам, полицаи обрекли их на медленную, мучительную смерть. Жители ходили смотреть на захваченных парашютистов. Меня мама туда не пустила.
– Мама и сестра Анна обнаружили у меня кариес почти на всех зубах. В здании сельхозшколы, что за кладбищем, именуемом в народе как РКШ, находились немцы и среди них был врач. Мама моя обратилась к нему за помощью. Немец обменял лекарство для зубов и зубную щетку на куриные яйца.
– Я уже говорил, что далеко не все немцы были изуверами и палачами, – продолжает Степан Сергеевич. В саду у нас стояла печь, её называли «кабыця». Как-то мама неосторожно разжигала её и обожгла себе руки. Хорошо, что на этот случай в нашем дворе были немцы. Видя, что случилось с нашей мамой, они оказали ей первую помощь, наложив на места ожогов специальную мазь и перебинтовав руки. Но иногда немцы нарушали «нормы поведения», стреляя по курам. Уж очень они любили куриные яйца и курятину.
– Помню, как за день-два до окончательного бегства оккупантов из станицы, на вокзал прикатил немецкий бронепоезд. На нем часть немцев отправилась в эвакуацию. Бегство немцев было поспешным, они бросили даже часть своего имущества. Конечно, они в первую очередь беспокоились о себе, а до полицаев им и дела не было. По сути, они бросили их на произвол судьбы. В день окончательного бегства немцев мама постирала бельё, а я его развешивал. Тут прибежали мои друзья Вася и Паша Ольшанские и предложили сбегать за немецким кабелем, вероятно телефонным. На него они и предложили развешивать бельё. В это самое время, наш самолет сбросил бомбы на электростанцию, что стояла на углу ул. Горького и Октябрьской до 1975 года. Началась стрельба, паника. А мы помчались по ул. Длинной к месту, где лежала бухта кабеля. Там копошились уже люди. Они топорами, лопатами отрубали куски кабеля. Досталось кабеля и нам. Мы очень боялись, что за этим занятием нас застанут немцы. Они особо не церемонились, если кто-то пытался прибрать к рукам их имущество. Могли и расстрелять. Мы уже знали, что немцы бывают разные. Но на наше счастье, немцам, по-видимому, было не до нас.
– Потом пришли наши войска, и наступила мирная жизнь. Прошли все тревоги и страдания времени оккупации. Сразу начали восстанавливать школы. У детей не было обуви, одежды, не хватало еды. А еще не было карандашей, ручек, тетрадей. Писали мы на обрывках газет – между строк. Холодно и голодно. Мама сутками пропадала в колхозе. Но я продолжал учиться. В 1945 году пришла долгожданная Победа. Стало немного легче, с фронта вернулись мужчины. Наша мама стала больше бывать дома, с нами. Пришел 1946 год – очень голодный. В колхозах неурожай. Очень трудно с хлебом. Весной я закончил полный курс неполной средней школы 7 классов и получил материнское напутствие: «Хватит учиться – иди работай». Но в колхоз идти запретила. В июле этого же года, я уже работал на элеваторе. Благо работа была рядом. Первая моя профессия – визировщик, то есть лаборант. Директор элеватора предложил мне перейти грузчиком. Сама работа была несложной. Нужно было насыпать зерно в мешки и грузить в вагоны. (А как же трудовое законодательство? Автор). С появлением транспортёров, самоподавателей труд грузчиков облегчился. Механик, видя мою добросовестность, попросил директора перевести меня транспортёрщиком. Вот тут я, подросток, столкнулся с тем, что сегодня вообще кажется немыслимым. Для подключения транспортёра, нужно было залезть на столб и прикрутить провода к электролинии, находящейся под напряжением электротока.
О распределительных щитках, электрических разъёмах, а главное, диэлектрических перчатках, понятия не было. Не без содрогания, даже по прошествии стольких лет, Степан Сергеевич вспоминает, что, подключая транспортёр в очередной раз, он взобрался на столб даже без страховочного ремня. Прикручивая нулевой провод, он коснулся голой рукой фазного провода и попал под напряжение. Спасло то, что линия была однофазной, а напряжение не превышало 127 вольт. Его сильно тряхнуло, но он каким-то чудом оторвал руку от провода, а самое главное – не сорвался со столба вниз. Потом, когда слез, долго не мог прийти в себя, настолько был велик пережитый им шок.
От автора. Поверьте, мне как специалисту, что описанная ситуация, с точки зрения элементарной электробезопасности является вопиющим нарушением. Нарушением со стороны должностных лиц, ответственных за безопасность труда подростка. Он ведь несовершеннолетний. Чтобы послать подростка, без монтажных когтей, страховочного ремня, без диэлектрических перчаток, чтобы голыми руками прикручивать под напряжением 2 провода кабеля к электролинии, надо быть безумцем. И главное, всё сошло с рук тем взрослым людям, которые должны были отвечать за его безопасность. Спасло чудо. А ещё то, что электроэнергию однофазного тока вырабатывала электростанция элеватора, и напряжение было вероятно 127 вольт. В те годы это было так. О трёхфазной высоковольтной линии, трансформаторных подстанциях тогда ещё не помышляли. Можно одно сказать – Степан Сергеевич «в рубашке родился».
Вообще, жизнь героя моего повествования изобилует резкими поворотами. Степан Сергеевич рассказывает:
– Однажды пришёл с работы, а мама вся в слезах и подаёт мне повестку. Она думала, что меня берут в армию. Была осень 1946 года и мне всего 15 лет… На следующий день, как предписывала повестка, я явился к назначенному времени в сельсовет. А там посреди двора стояло несколько столов, а за ними военные. Человек 12. Собрали юношей рождения 1928-1931 годов. Перед нами выступил военком. Он сказал, что наша армия обескровлена после страшной войны. Вам надлежит сначала выучиться, а потом, как повзрослеете, возьмём вас в армию. Завтра к 9 часам, сказал военком, вы собираетесь здесь, а потом строем мы поведём вас на вокзал. Пришёл домой я с этой вестью, а мама опять в слёзы. На другой день, нас погрузили в товарные вагоны и повезли в Краснодар. В пути Вася Ольшанский сбежал с поезда. По приезду нас повели в баню, а одежду нашу прожарили в специальной камере, чтобы избавить нас от насекомых. После бани пересчитали, а было нас около 50 человек, и предупредили, чтобы не вздумали сбежать, иначе, мол, будем стрелять без предупреждения. В итоге нас пересадили в пассажирские вагоны. А поезд наш, чтобы мы не сбежали, пошёл, минуя Каневскую, через станцию Павловскую на г. Ростов-на-Дону. В поезде нас уже начали кормить. В то голодное время это было немаловажно. Первая остановка поезда была в городе Каменске. Поздно вечером опять нас строем, повели через какой-то мост и подвели к большому двухэтажному зданию. Внутри были двухъярусные кровати. Это было училище ФЗО. Кормили нас 3 раза в день. На третий день пребывания нас по одному стал принимать директор училища. Оказалось, что здесь обучают рабочим строительным профессиям: каменщика, штукатура, плотника. Но я заявил, что работал уже электромонтёром и на другую профессию не согласен. Через несколько дней директор мне сообщил, что в училище открывают отделение электриков. Меня перевели в группу электриков. В ней было 20 человек. Учили нас хорошо, основательно. Преподаватели были опытные специалисты, с производства. Пока мы учились, половина учащихся училища разбежались. Но их выловили и посадили в тюрьму. Среди пойманных был мой друг Павленко. Приближался новый 1947 год. Всем нам так хотелось домой, но нас не пускают. Я к тому времени стал старостой группы. Видя, что многие ребята сбежали в «самоволку», я решил действовать официально и обратился к директору, но получил отказ. А так хотелось домой. Тогда я подговорил двоих ребят вечером уехать «зайцами» на поезде, на вагонной сцепке, в сторону города Ростова. Но минут через 15 как мы сели, к нам с вагонной крыши спустились вооружённые ножами бандиты и потребовали деньги. Денег у нас, естественно, не было. Но, по случаю Нового года, нам в училище выдали в кулёчках по 300 грамм конфет-подушечек. Тогда это было лакомство, и мы взяли конфеты домой. Я вёз гостинец моей племяннице Вале, недавно родившейся. Но бандиты конфеты у нас отобрали. После войны процветал бандитизм, воровство. Железная дорога была злачным местом. Воровали чемоданы, грабили пассажиров. Бандитов отстреливали, отлавливали, но на место убывших появлялись новые, ещё более жестокие и коварные. Из Ростова в Каневскую я доехал на товарном поезде, тем же способом, но уже без приключений. Погостив дома 2-3 дня, я отправился теперь уже на пассажирском поезде в обратную дорогу. Вскоре я был в Каменске и явился к месту учёбы. Мои же друзья-попутчики остались дома. По приезду, я явился к директору с извинениями. Тот, недолго думая, снял меня с поста старосты группы, назначив старостой крепкого подростка Бориса Шутилова из Ленинграда. Этот мордастый субъект уже отсидел тюремный срок, и начал утверждать себя с помощью мордобоя. Такой была «кадровая политика» нашего директора. Пришло время выпуска из училища ФЗО. Я получил удостоверение электромонтёра-монтажника. Группу из 10 выпускников повезли в г. Ростов. На вокзале нас встретили и отвезли в трест «Севкавэлектромонтаж». Поработав с нами, объяснили, что лучшие поедут на работу в город Сочи. В эту группу попал и я. Прежде, чем послать в такое «приличное место», нас неделю муштровали, учили как себя вести. Надо признать, что этикой поведения и культурой мы действительно не блистали. Сказывалась война, трудное время, безотцовщина. После того как нас слегка «обтесали», сразу отправили в Сочи. Там нас поселили в общежитии на стадионе, рядом со столовой. Мы выполняли электромонтажные работы, в основном по санаториям. Вначале радовались, что всё так удачно складывается. А получив зарплату, прослезились. Её хватало всего на две недели. И только на завтрак и обед. А потом хочешь-не хочешь, а садись на хлеб и воду. В письме домой я сообщил, что голодаю, и мама прислала посылку: кусок сала и сумочку ячменной крупы. Я когда принёс посылку в общежитие, там никого ещё не было. Наскоро перекусив, пошёл на пляж. А вечером обнаружил, что посылку мою съели. Я возмутился, тогда толпа обитателей «общаги» накинулась на меня с кулаками. Об инциденте узнал начальник участка и отпустил меня домой за продуктами и деньгами. Снова на поезде меня пытались ограбить бандиты, но у меня за душой не было ничего. Так я приехал домой. А уже дома вспомнил, что начальник отдела кадров «Севкавэлектромонтаж» Сычёв говорил о том, что желающие учиться дальше, могут приехать. И я поехал в Ростов, к Сычёву. Тот повёл меня к директору треста и тут я увидел перед собой мужчину огромного роста, похожего на борца. Думаю, веса в нём было около 2-х центнеров. Конечно, он произвёл на меня впечатление. Директор предложил поработать ещё год, но это меня не устраивало. Когда мы с Сычевым вышли от директора, он предложил мне за мзду сделать справку о наличии у меня годового стажа работы. Моя сестра Надежда работала на мельнице и смогла добыть для меня 3 кг. крупы и кусок сала. За это Сычев дал справку, что трест «Севкавэлектромонтаж» отправляет своего сотрудника на прохождение дальнейшей учебы. Справка была на фирменном бланке со штампом и печатью. Направление было в Таганрогский строительный техникум, на отделение электрификации промышленных предприятий. Приехав ночью в Таганрог, я переночевал на вокзале, а утром пошёл на рынок. Очень хотелось есть, и я купил себе хамсы и булку хлеба. Перекусив, пошел в поиски техникума. Нашел его двухэтажное здание, строилось оно, похоже, еще при Петре I. Подергал парадную дверь, она была закрыта. Обойдя вокруг, зашел в ворота. Был август месяц и многие сотрудники техникума, были в отпусках. Когда я обратился к охраннику, он вызвал директора. Директор пояснил, что набор уже окончен, однако он собрал приемную комиссию и у меня приняли экзамены. Экзамены я сдал, но слабо. Не могли не сказаться все школьные проблемы из-за войны: один учебник на весь класс, не было тетрадей, да и писать было нечем. Однако меня, хоть и условно, но всё же приняли, правда без стипендии. Пришлось вновь ехать домой за продуктами. Вернувшись, занялся поиском квартиры, и вскоре нашел на пятом этаже многоквартирного дома жильё с печным отоплением. Хозяйкой была татарка. По истечении 2-х месяцев она обвинила меня, абсолютно безосновательно, в краже сахара. Одногруппник Евгений Комаров предложил поселиться у его квартирной хозяйки. И, о чудо! У неё были вода и печное газовое отопление. Она оказалась на редкость порядочной женщиной, поддерживала нас морально, а бывало, когда мы голодали, то еще и подкармливала. По-прежнему мне помогала старшая сестра Надежда, в то голодное время она продолжала работать на мельнице и, благодаря этому, я ежемесячно получал продуктовую посылку. Обычно это 1-2 кг крупы и кусок сала, а еще деньги на оплату квартиры. Первую сессию я сдал хорошо, и с 1 января 1949 года уже получал на полных основаниях стипендию. Это было уже серьезное подспорье. Получив деньги первый раз, я, воспользовавшись денежной добавкой хозяйки квартиры, купил себе красивое полупальто «Баска». Радости моей не было предела, ведь одет я был очень бедно. Понимая, что все зависит теперь от меня, я стремился «зарабатывать» на стипендию, учась на оценки 4-5. Я понимал, что те деньги, которые мне присылали из дома, давались моей сестре Наде и маме нелегко. И все же, хотя и при невысоком уровне стипендии, я мог рассчитывать, что из семьи я буду брать гораздо меньше. Шло время, я учился прилежно и видел перспективу, что окончу техникум и стану специалистом. В то время, когда много парней имели или начальное образование, или 5-6 классов, а в самом лучшем случае 7, среднее специальное образование очень ценилось. Это был путь «наверх». Весною 1951 года, когда я был уже на третьем курсе, мне на квартиру пришла повестка из военкомата. Меня призывали в армию. Это был для меня полный шок, ведь я еще не окончил техникум. Осталось еще два курса. Ходил я к военкому, просил дать возможность окончить техникум. Но дубовато-узколобый военком был непреклонен, что ему была судьба чужого двадцатилетнего парня. А еще он направил меня в Морфлот, где служили тогда 4-5 лет. Своего бы сына он наверняка бы отстоял. Плохо, что мне пришлось еще бросить и аэроклуб, что был рядом с техникумом. Там я занимался по выходным. А ведь жизнь моя могла бы пойти в другом направлении. (Я поражаюсь, через какие испытания с самого раннего детства пришлось пройти нашему герою. И ведь еще все впереди. Автор.)
– Повезли нас в Батайск поездом, а дальнейший путь наш лежал на Севастополь. Предстояла служба в
рядах Военно-Морского флота. Как и во все времена, вначале проходили курс молодого бойца, то есть матроса. Дислоцировалась наша команда в Екатерининских казармах. Собрали нас около 3 тыc матросов-первогодков. Определили категорию службы БЧ-5 (мотористы и электрики). Расписали нас по ротам, взводам, отделениям. После завтрака строем ведут нас на Малахов курган. Там везде следы былых боев, и что самое страшное и кощунственное, – везде валяются человеческие останки. На Сахарной Балке мы делились на две группы и, двигаясь по склонам вниз, имитировали рукопашный бой. В учебном отряде я прослужил с апреля по ноябрь 1951 года. Перед праздником Дня Военно-Морского флота у нас была встреча с морским офицером – участником Великой Отечественной войны. Много он рассказывал о морских сражениях, тяжелых боях за Севастополь, за Малахов курган, о том какими жертвами нам далась победа над фашистами. Когда встреча закончилась, главстаршина выбрал из нас 10 человек для подготовки к празднованию главного праздника моряков – Дня Военно-Морского флота. В эту группу попал и я. Тренировались мы на 12 весельном с парусным оснащением морском яле. Есть под Севастополем такое место – Угольная стенка, там же Угольная пристань. От неё до главной достопримечательности Севастополя – Графской пристани, ровно один километр. Это уже выверенная дистанция для соревнований. На ней мы и тренировались на скорость. В праздновании участвовало 70 шлюпок. Старт начался по ракете. Но шлюпок было много, образовалась своеобразная толчея. Это и помешало моему экипажу занять призовое место, хотя подготовлены мы были хорошо. Шлюпка наша пришла одной из последних. А вечером состоялась заключительная часть празднества – парад на шлюпках под парусами. В освещённой бухте это было красивейшее зрелище.
Ну а наша учеба продолжалась, пришлось наверстывать упущенное время. Ведь из нас готовили флотских специалистов. Получилось так, что пока мы готовились к параду, то не учились. Видно, это волновало нашего преподавателя, и меня он вызывал несколько раз на беседу – проверить уровень моих знаний. Но учёба давалась мне легко – всё-таки сказывалась учёба в техникуме. Ну и конечно, после сдачи экзаменов нас расписали по кораблям и дивизионам. Меня определили в отдельный радиотехнический дивизион ОМРТД-25. Дислоцировался он в бухте Омега и обслуживал радиолокаторы П-6 и П-8, следившие за Северным побережьем Турции. Я был ответственным за электроснабжение дивизиона, по сути, начальником электростанции. Было у нас 3 дизель-генератора по 100 киловатт. Один работал, а два в резерве. Работали посменно. Техника вся на электронных радиолампах и потребление тока было большим. На нас лежала колоссальная ответственность. Через год моей службы численность дивизиона выросла, и нас перевели на мыс Фиолент. Вскоре к нам подвели стационарную линию электропередач и необходимость в местной электростанции отпала. На новом месте служба была интересной. Дело в том, что рядом с ОМРТД-25 располагался учебный полигон, где со специальных рельсовых платформ, запускали самолет-снаряд МИГ-17 (по нынешним временам, реактивный беспилотник). Установка эта весьма серьезная. Даже в целях безопасности на период запуска самолета-снаряда весь личный состав увозили за 5 км. от полигона. И все же однажды случилось ЧП. Я как раз был дежурным по подразделению, когда производился очередной запуск. И вот, в то мое дежурство, МИГ-17 падает в 100 м от здания. Ощущение само не из приятных. Вообще-то траектория полёта много раз проходила над территорией дивизиона. На этот раз что-то не сработало.
Пока не построили на мысе Фиолент казармы, мы жили в помещениях монастыря, конечно, условия не ахти какие, но приходилось терпеть. Дальше в своем рассказе Степан Сергеевич вернулся к началу своей службы:
– Когда я был еще молодым матросом и стоял с винтовкой в карауле, мимо проходила команда со старшиной первой статьи Новиковым. Они как раз направлялись в вечернюю школу. Состоялся разговор и Новиков предложил мне поступить тоже в вечернюю школу. В те годы и в помине не было еще дедовщины, а матросская дружба была крепкой и бескорыстной. (Это Никита Хрущев в самом начале 60х годов затеял сокращение Армии и Флота, действуя подобно слону в посудной лавке. Это от его необдуманных действий резко снизился авторитет младшего командного состава, а особенно офицеров. Вот тогда-то и появилось такое трудноискоренимое явление в Армии и Флоте, как «дедовщина». Автор.)
–- Новиков походатайствовал перед директором школы и командиром обо мне. Я тоже обратился к командиру дивизиона. По совету Новикова и директора школы я пошел в 9-й класс. Качество обучения было посредственным, но я старался не пропускать занятия и учился прилежно, тем более что в дивизионе мне, в плане учебы, оказывалась всевозможная поддержка. В итоге к середине службы я получил аттестат зрелости о получении среднего образования. Я поднялся еще на одну ступеньку.
От автора: Это помогло потом нашему герою в жизни. Как мы видим, вся предыдущая его жизнь проникнута стремлением учиться. Парень из крестьянской семьи, а какая тяга к знаниям. А ведь по жизни он начал трудно. Встречались на этом пути и плохие и хорошие люди. Надо полагать, что хороших людей всё же больше, иначе он бы не состоялся как специалист, как руководитель, просто хороший человек. Мне по тому уровню испытаний, выпавших на долю этого сильного человека, далеко. Но у нас есть ряд общих знаменателей. Я хоть и моложе на 16 лет , но тоже рано остался без отца, рано пошел работать, потом учеба, работа и вновь учеба. И на моем пути тоже встречалось много хороших людей, заботившихся, помогавших в трудную минуту. Я, и как герой моего повествования Степан Сергеевич, благодарен им, добрым людям…
Степан Сергеевич продолжает:
– В конце своей матросской службы я уже исполнял обязанности начальника снабжения дивизиона вместо ушедшего в отпуск офицера Крылова. На моем попечении был еще и склад, где были радиодетали, воинское снаряжение, спирт, радиолампы и многое другое, нужное на флоте. В тот роковой день, когда взорвался линкор «Новороссийск», я был дежурным по части. Прибыл из города автобус и моряки мне доложили, что взорвался линкор в Клин-Бухте. И тут мне нужно было срочно ехать в город за электрооборудованием. Командир дивизиона уже выделил мне с этой целью грузовик. И вот тут, по приезду, я увидел линкор «Новороссийск», перевёрнутый вверх килем. Громадный корабль, и такая трагедия. А что произошло с экипажем, можно только догадываться. Долгие десятилетия тема гибели линкора находилась под строжайшим запретом. О погибших молчали. Предположительно, это была диверсия. «Новороссийск» – линкор, полученный по репарации из Италии. Подозревали именно итальянских диверсантов. От взрыва линкор сильно наклонился. Спасатели старались его выровнять заполнением противоположной его части забортной водой. Но сделали это непрофессионально. В результате корабль перевернулся. Прошло много лет, но в моей памяти настолько свежи те события, что кажется, что это было недавно.
Я спросил Степана Сергеевича:
– А были ли еще в вашей службе, какие-то сложные моменты?» На что он ответил:
– Спустя месяц после прибытия в ОМРТД-25, я заболел вирусным гепатитом и провалялся в госпитале целый месяц, но, чтобы родные не переживали, написал домой, что ушел в плавание.
–А вы часто ходили в отпуск? – спросил я.
На что Степан Сергеевич ответил:
– Только на третьем году службы, на целых 45 дней. Это 30 дней отпуск и еще 15 дней за отличную службу. Прибыл я прямо в воскресенье. Молодежь пошла гулять в центр, а я прямо в форме – на базар. Там ко мне подошел молодой мужчина и попросил форму, чтобы в ней сфотографировать своего сына. Я не отказал, и он в знак благодарности повел меня в ресторан. Выпили мы много, а после пошли в парк. Там у меня произошла стычка с парнями. Во мне взыграла морская натура. Парням досталось, но досталось и мне. По пути домой, я зашел к дяде Павлу Ивановичу, у него отлежался. А вот проснувшись после обеда, очень сильно пожалел о случившемся. То, что я полез в драку сказалось и то, что на службе я, долго не употреблял спиртного. Вот кровь и ударила в голову. Ну а остальная часть отпуска прошла уже без происшествий. Через год я вновь получил 30-дневный отпуск. Конечно, провел его дома. Хозяйство без мужских рук обветшало. Требовался ремонт крыши. Хорошо, помощь оказал дядя Павел.
Продолжение следует…
Публикуется с личного разрешения автора.
Личные фотографии представлены С. С. Телятником.
Картинки взяты из открытого доступа Интернета.
Добавить комментарий