Мир такой красивый, дедушка…

Прошли буквально считанные дни после праздника Победы, и песни еще звучат – особенно отдаваясь в душе. И снова мы вспоминаем своих ушедших дедушек. Да, они были героическими ветеранами, вынесшими на своих плечах всю тяжесть, боль и горечь самой жуткой войны ХХ века, а на своих штыках – врагов, не дав им ни единого шанса закрепиться на родной земле. Но они были и простыми людьми, которые хотели, чтобы был мир, чтобы цвели вишни, а детвора могла заливаться смехом, гладя такого же улыбчивого цуцика, и искренне считая себя счастливыми. Ведь рядом дедушка, самый близкий человек, который победил всех, и теперь будущее безоблачно. Пока ты ребёнок…
Каневская журналистка и литератор Ольга Сергеевна Зорина любезно предоставила нам свой рассказ-посвящение о своём дедушке, человеке, хорошо известном каневчанам-старожилам. Зорин Анатолий Георгиевич был директором СОШ №1, а потом и директором Каневского РОНО в далёкие 60-е годы, и добрая его память осталась надолго. А молодые пусть прочтут рассказ внучки Анатолия Георгиевича, и узнают о человеке великой души, из той когорты атлантов, державших на своих плечах, кажется, весь мир.

 Мир такой красивый, дедушка…
Ольга Зорина
Мне было десять, когда его не стало. Четвёртый класс. В таком же возрасте моя дочка потеряла своего любимого дедушку, моего папу. Когда она сказала: «Я его любила больше, чем вас всех, вместе взятых», я не обиделась – я чувствовала то же самое. Он был тогда самым близким и любимым для меня, во всём мире.
Помню холодную комнату, гроб. Бабушку в шубе – в эту шубу я плакала. Папу с каменным лицом. Тётю, мягко осевшую в снег, когда грянул оркестр (её подхватили и повели, почти понесли). Тузика… Точнее, слёзы, которые катились из собачьих глаз, и влажную шерсть, в которую катились мои слёзы. Мы с Тузиком плакали вместе.
К слову, о Тузике. У дедушки были трепетные отношения с его собаками. Специальной щёткой он чистил им спину и бока – каждый день! Он разговаривал с ними. И каждую ночь отпускал с цепи на волю, побегать. И все они были Тузики. Первый, которого я помню, – коренастый и длинный, чёрный с белым. Дедушка впрягал его в санки, на санки сажал меня, и Тузик мчал по переулку (тогда Центральному). Переулок сходил на нет к реке, точнее, прудику, выкопанному колхозом Победа. Очень смешно было, когда Тузик вылетал на лёд вместе со мной и санками (да, тогда были зимой ещё и снег, и лёд). Лапы скользили, разъезжались…

Второй Тузик появился, когда недобрые дяди застрелили первого. Ночью, в парке (тогда собак бродячих, а заодно и кого попало, отстреливали из ружья). Второго Тузика дедушка принёс с кладбища (сейчас старого, тогда единственного). Он был рыжий и крохотный, но потом очень вырос. И ещё чуть потом в будке у Тузика запищали щенки – из-за субтильного телосложения никто и не заметил, как это вышло. Ну, раз уж вышло, пришлось переименовать Тузика в Муху. Но ни сама Муха, ни все прочие новое имя так и не приняли всерьёз.
А плакала я в Тузика четвёртого (третьего ещё щенком убил сосед, кстати, ветврач… Просто пнул в живот, и этого хватило).
Раз уж вспомнились тогдашние зимы… У папы были коньки – настоящие, беговые, то есть конькобежные. Он на них лихо рассекал на пляже, аж искрилось. Мне позже тоже купили – хоккейные, а ещё позже – «снегурки», толстые такие, гнутые, а «снегурки» – потому что по снегу можно, что я и делала. По утоптанному на тротуаре снегу, от детской поликлиники до центра и обратно. А потом и на лыжах (папа из Питера привёз), по тому же маршруту. Но в то время, о котором я пишу, у меня ни коньков, ни лыж ещё не было. Зато были клюшки хоккейные, две – одна мне, другая дедушке. И шайба. И пока папа на своих длинных конькобежных скользил по реке, мы с дедушкой мирно играли в хоккей.
Так же мирно вдвоём мы играли и в шахматы. Я, конечно, проигрывала всё время, потому что он не поддавался. Он считал, что этим испортит ребёнка, если будет поддаваться. Я начала выигрывать иногда годам к девяти, и счастье случалось у обоих. Когда его не стало, я больше не садилась за клетчатую доску. Может, и зря.
Возвращаясь к Тузикам… Если бы вы видели, каких собак мне дедушка рисовал и вырезал из бумаги! Причём, одним движением карандаша или ножниц. Причём, начиная всегда с ушей. Кроме собак, он ничего больше не умел ни рисовать, ни вырезать, но собак – виртуозно (этот талант он передал моему папе, только у папы такая история была с самолётами).
И раз уж я употребила слово «виртуозно», нужно поговорить о музыке. Мне три, четыре, пять и так далее… Я лежу на диване, на красивой такой вышитой подушке. А дедушка сидит за пианино. И меня окутывает музыка. «На сопках Манчжурии», «Прощание славянки», какая-то классика… И всё без нот (он их не знал), и всё на слух (а слухом Господь его одарил идеальным, и его он тоже передал моему папе, но не мне).
А ещё он играл на гитаре. Семиструнной. Струны были перетянуты наоборот, на другую сторону, потому что дедушка был левшой. Его, конечно, пытались перевоспитать в правшу (тогда всех перевоспитывали), но не вышло. Однако писал он правой – однажды сломал левую руку и тогда сам перевоспитался. Почерк был ужасный, и когда он писал, весь стол ходил ходуном. Но сейчас не об этом, о гитаре.
Итак, он играл. И пел. Причём, такие песни, что некоторые из них у меня потом переписывали люди заинтересованные. Например, «Волнуется море широко» в том варианте, как его реально пели моряки. Или песню «Про артиллеристов», как её пели артиллеристы.
Меня он этим песням выучил. Помню, иду по парку и во весь дух свой пятилетний: «Артиллеристы, точней прицел!» А деды (хотя, какие они тогда деды были…) сидят на лавках и умиляются: «О! Внучка артиллериста идёт».
А внучка артиллериста, задыхаясь от гордости, 9 мая стояла у Вечного огня рядом с дедом в шеренге фронтовиков, тогда ещё многочисленной (ветеранами их в то время не называли). А ещё задавала вопросы: «Дедушка, почему в песне «разведчик зорок, наводчик смел?» Ведь это наводчик должен быть зорким, а разведчик – смелым?» На что дедушка серьёзно, как взрослой, отвечал: «Смелый разведчик – мёртвый разведчик. А наводчик, когда смотрит в прицел… А на него летит такое… Должен быть смелым». Он знал, о чём говорит… В 18 лет ушёл на срочную службу во флот, на три года. Когда пришло время дембеля, пришла и Великая Отечественная война. И он сразу пошёл на фронт. Сначала по морю, потом посуху.
В интернете сейчас много чего можно найти, в том числе и документы. Я нашла два наградных листа, где есть имя моего дедушки. В одном орденом Красной звезды награждается «младший сержант Зорин Анатолий Георгиевич, командир Взвода Управления Отдельного Артиллерийского Дивизиона». Во втором орденом Отечественной войны второй степени награждается он же, но «командир взвода разведки штабной батареи 971 артполка 110 стрелковой дивизии».
Как много у него было наград, и орденов, и медалей, я осознала только на его похоронах, когда их несли перед похоронной процессией на двух бархатных красных подушечках (на одну не уместились), хотя в детстве я многократно их перебирала и рассматривала (это было можно). Сейчас они у моего двоюродного брата – последнего мужчины, носящего фамилию дедушки. Так должно быть, так правильно.
О войне он никогда дома не говорил. Если я спрашивала, уклонялся. И врал чистосердечно, что ни разу не был ранен. Хотя позже, гораздо позже, я узнала, что и ранений у него было немало. Только со вторым моим дедом, тоже фронтовиком, он имел долгие беседы за закрытой дверью. Они говорили часами и, кажется, иногда плакали. А ещё после войны он не видел снов, совсем. Но бабушка утверждала, что по ночам он во сне регулярно кричал, что-то вроде: «Первое орудие к бою! Пли! Второе орудие… Пли!», и немножко нецензурной брани.
И ещё ему претило всё, что касалось убийства. На стене висело охотничье ружьё – красивейшее, с инкрустацией, подарок чей-то. Но охотником он не был. Когда я спрашивала, почему он не ходит на охоту, он говорил, что это низко и подло, стрелять в безоружного: «Вот если бы у зайца тоже было ружьё…» И когда я принесла ему свою детскую коллекцию старинных монет и гильз (их мы накопали у реки), он взял с меня слово, что гильзы я выброшу и больше ничего такого в руки не возьму. Это был наш последний разговор. Я обещала на следующий день принести ему остальные монеты, но пока мы шли домой, он ушёл в кому (диабет) и не вернулся… Только на минуту очнулся, спросил: «Тузика покормили?», и ушёл уже навсегда. А гильзы я отнесла в музей, и данное дедушке обещание не брать ничего такого в руки исполняю уже сорок лет.
Но играть наградами мне было можно, петь песни военные поощрялось, и даже оружие у меня было – дедушка меня им обеспечил. Лет в пять-шесть он подарил мне автомат на батарейках. Трещал громко, и лампочка светилась. Мы ездили в Красный лес за боярышником, и там я этим автоматом «волков распугивала». А ещё раньше дедушка мне выточил из дерева «настоящую» казачью саблю и «настоящий» морской кортик – все мальчишки нашего двора рыдали от зависти. Он был прекрасный токарь. Нет, вообще-то он был директором первой школы и учителем истории (а ещё немного раньше – начальником районного управления образования, а ещё до этого – также директором первой школы). Но как директор он позаботился о том, чтобы в подвале школы была оборудована токарно-слесарная мастерская для трудового обучения. Вот там-то он мне холодное оружие и изготовил собственноручно.
А ещё из отходов древесины он мне выточил конструктор: и кубики, и треугольники, и кружочки, и конусы, и продолговатые такие штуки. Мне этого конструктора хватало, чтобы, ползая на пузике, устраивать строения от порога до гаража. Все мальчишки нашего двора рыдали от зависти.
Руками он умел – не зря, прежде чем выучиться на учителя истории, окончил техникум и работал на аэродроме – обслуживал двигатели самолётов. Когда первая школа ещё находилась в старом здании на улице Вокзальной (сейчас тоже уже старое здание гимназии), в дни летних каникул мой дед вместе с завхозом лично латал и красил крышу. Если честно, это первый и пока единственный директор школы на моей памяти, который сам, своими руками, крышу чинил.
А как славно было прийти с дедушкой на ёлку в школу! Все большие, и только я одна мелкая. Зато внучка директора, поэтому мне можно там быть, хоть и не школьница ещё. Кстати… Его педагогическая деятельность тогда изрядно «подпортила» мне личную историю. В четыре года я научилась читать, в пять – писать, и родители решили преждевременно отдать меня в школу. Вот тут дедушка категорически восстал: «Не позволю отнимать у ребёнка детство!», и всё тут.
Думаю, он был прав – у детей должно быть детство. Учитель он был опытный, директор тоже хороший. У меня есть друзья и знакомые, которые учились в первой школе «при Зорине» и «у Зорина», и все они говорят о нём только доброе.
Была у нас семейная легенда о том, как однажды к дедушке пришла мама ученика и попросила… Выпороть сына! Время послевоенное, многие дети, в том числе и этот подросток, росли без отцов. Мамы не справлялись с ними порой. А «выпороть» в те годы было нормальным – метод воспитания такой. Дедушка внял просьбе вдовы и вызвал её сына в кабинет. Поговорили. Потом дед вынул из брюк ремень. Хулиганистый ученик, не дожидаясь «вразумления», выскочил в окно. Потом этот парень ходил к дедушке домой, мой папа «подтягивал» его, кажется, по химии.
Эта легенда нашла подтверждение лет этак через… Я выросла, окончила университет и работала в химической лаборатории ГПУ. И был у нас новогодний «корпоратив». И незнакомый мне мужчина из числа специалистов пригласил на танец. И, уточнив мою родословную, рассказал нашу же семейную легенду, но с другой точки зрения. Он оказался тем самым мальчиком, который выскочил в окно от дедушкиного ремня, который потом занимался с папой, кажется, химией. И, представьте себе, он был благодарен. И даже сказал что-то вроде: «Не известно, чем бы я кончил, если бы не тот ремень». Так-то…
Ну, а меня вразумляли иначе. Помню, столовая, стол, я под столом, дедушкины ноги… Он к тому времени уже вышел на пенсию по состоянию здоровья (диабет), и все его педагогические навыки были направлены на любимую внучку (а любил он меня безумно). Таблица умножения… Ненавистная, верю, не только мне. Сижу под столом (в знак протеста), зубрю. Дедушка, я выучила! А ну-ка, расскажи, а теперь задом наперёд, а теперь через один, а теперь через один задом наперёд… Ох, я и сегодня её помню.
Он меня научил учиться. Более того, привил любовь к учёбе. Когда его не стало, я оканчивала начальную школу. Дальше – сама. То есть правда сама, родители не проверяли уроки, в том не было необходимости, только подписывали дневник с пятёрками. Золотая медаль. Синий диплом биофака, красный – журфака. И всё это на фундаменте, заложенном под тем самым столом, когда мне посчастливилось быть единственной ученицей настоящего учителя. Вот что не вышло со мной – так это история, которую он преподавал в школе. Он знал все даты наизусть, мог назвать годы рождения, правления и смерти каждого из российских государей, а я даже свой день рождения с трудом вспоминаю. Но это уже другая история.
…Подушечки с орденами. Гроб на открытой платформе. Много, очень много людей, идущих за гробом. Душераздирающий похоронный марш в исполнении духового оркестра (сейчас так уже не хоронят). И вот на улице Горького у первой школы всё замирает. И раздаётся длинный-длинный школьный звонок. Последний звонок для ушедшего учителя…
В первой школе есть музей. И там есть фотографии дедушки и рассказ о нём. Там есть то, чего не знаю я – его военный путь, например. Но я не хочу восполнить этот пробел. Он рассказал мне столько, сколько счёл нужным. Но дал гораздо больше, чем факты биографии.
Многие девочки «страдают» из-за веснушек, я – никогда, потому что «это солнышко тебя любит». Потому что «если быть, то быть первым». Потому что «зайчик принёс тебе подарок». Потому что «если поспишь, я дам тебе таранку». Потому что курил до последнего и только «Беломор канал», а когда холодно и в КГИ, то «бабушке не говори», а из папиросных мундштуков – прекрасные свистки. Потому что собаки его боялись (не Тузики), когда он шевелил усами. Потому что в последние месяцы жизни он стоял у калитки, просто смотрел вокруг, и слёзы катились по щекам. Дедушка, почему ты плачешь? Мир такой красивый, Оленька…
Дедушка, не плачь. Я люблю тебя, как и сорок лет назад. И мир такой же красивый. И ты в этом мире живёшь во мне и моих детях, и в твоих учениках, и в цветах, выросших на поле боя, политом твоей кровью. Ты воевал, чтобы не было войны. Ты жил, чтобы жили мы. Мир такой красивый, дедушка…

Публикуется с личного разрешения автора.