Акулина Варсонофьевна с утра начала колдовать на кухне. Там шипело, булькало и скворчало что-то вкусное. К обеду приехал с работы глава семейства – как-никак гости в доме. Чуть позже прибыли сыновья Елисей и Афиноген, с жёнами Варварой и Ефросиньей. Варя – жена старшего сына, Елисея, тридцатипятилетнего верзилы, была симпатичной брюнеткой, невысокой, с притягательными, бездонными голубыми глазами. Младший – Афиноген,  был, напротив, невысок и худощав. Ефросинья была полной его противоположностью – достаточно высокая для женщины, типично деревенская красавица: крепкая (дебёлая, по определению Павла), кровь с молоком, с соломенной косой, короной уложенной на голове.  Невестки сразу кинулись помогать свекрови, и работа закипела с утроенной силой.

С фантазией у Павла было хорошо, и под горячую руку ему не хотелось попасть. Поэтому он тут же притормозил:

Когда-то, во времена стародавние, небо было голубее, деревья зеленее, земля ещё не изнемогала под гнётом асфальтовым, и не давили на неё дома жаркие многоэтажные. Без устали раздавала природа людям свои дары, и люди были щедрыми, добрыми и гостеприимными. В гости друг к  другу ездили часто за тридевять земель,  себя показать, да друзей-родных повидать. Но всё это присказка, а сказка будет впереди.
История эта случилась в конце 50-х годов ХХ века. А уж была, или не была – судить вам.  И если кто-то узнает места действия, или героев истории – не верьте глазам своим, приблазнилось вам всё. И обид никто никому чинить не хотел. Всё было мирно и по дружбе. Дружбе народов, коею славилась страна, некогда существовавшая,  СССР.

В самой большой на свете кубанской станице жил парень, звали его, скажем, Павел.  Мастеровым он был, работящим, и всегда помогал матери. Отец Павла погиб на войне, и частенько мать посылала шустрого молодого сына по разным поручениям. Вот и в это воскресенье отправила его на базар за свежей брынзой. Прицениваясь к местной брынзе (продукту весьма вкусному и полезному), Павел обошёл уже несколько торговых мест, недовольно морщась при виде неаккуратных торговок и их заветренной брынзы. И только четвёртая бабуся понравилась ему. Брынза у неё была свежая, и соли в меру. А, главное – с убранными волосами под  чистый белый платочек, и руки не были «украшены» траурной каймой грязи на ногтях. Несмотря на свои «хлеборобские» корни, Павел был воспитан матерью в аккуратности, и щепетильно относился к чистоте и порядку. Потеряв мужа и отца, жили они с матерью хоть и небогато, но и не нищенствовали. Мать, как истинная казачка, была мастерицей на все руки, и сына приучила к тому же. Павел с «младых ногтей» впитал жажду к труду, дисциплине, порядку в хозяйстве. И матери помогать было для него не зазорным.

Для расследования факта хищения 40 кг зерна прибыла целая группа: 2 командира из НКВД, 3 милиционера. Вроде были они людьми неглупыми, и непредвзятыми, и могли бы во всём разобраться, если бы не Велиора. Она разразилась пламенной обличительной речью, призвала командиров немедленно расстрелять грабителя-бригадира по законам военного времени, а заодно с ним и и вражьих пособников – колхозниц. И ей было наплевать, что у троих из них мужья погибли на войне, а сами «врагини»до предела истощены, заморены непосильным трудом. Даже видавшие виды офицеры НКВД только качали возмущённо головами. Один из них, наклонившись к милиционеру с лейтенантскими «кубарями» в петлицах, вполголоса сказал: «Глянь, как разоралась, скоро морда лопнет от гнева. Далеко пойдёт!». На что старлей ответил: «Сейчас война, время сложное, её все ненавидят. Ещё найдётся тот, кто дуру эту утихомирит. Может и навсегда». Даже вновь прибывшие ответработники в штатском не кинулись поддерживать Велиору. Комиссию смущало, что виновником был герой гражданской войны, инвалид с 4 детьми. И дети малолетние. Но активистку уже несло – берегов не видела. От политических речей она перешла к угрозам.  По её воплям можно было сделать вывод, что  комиссия оказалась политически незрелой, слабохарактерной, и только она, Велиора, единственная, кто печётся о государственных делах в тяжёлое военное время.. Дело повернулось так, что приехавшим ничего не оставалось, кроме как арестовать бригадира. Как часто тогда случалось, следы его затерялись в северных лагерях.
Бывшая случайной свидетельницей, Степанида тогда с беспощадной очевидностью поняла, на что способна эта страшная карьеристка. Велиора превратилась в натурального демона, не жалела ни старого, ни малого.  Её до глубины души потрясли жестокость и цинизм бывшей Агафьи. Снова и снова мелькали перед глазами картинки погубленного детства, сиротства и тяжёлых невзгод. Хотя благодаря  добрым  людям, спасшим  Стешу, у неё зарубцевались душевные раны, но навсегда осталась горечь от несправедливости и жестокости. Всему виной была Велиора. И неужели такие зверюки, как она, будут безнаказанно мордовать людей. Не в ту ли минуту пришло к Степаниде желание отомстить злодейке. Но нахлынули бригадирские заботы, тревога за мужа, от которого так и не было писем…
И не знала, не предполагала Степанида, что скоро сведёт её судьба с Велиорой. Случилось это в конце июля. Немцы яростно рвались на Кавказ. Где-то на вражьем пути могла оказаться и Каневская. 1942 год оказался годом несбывшихся надежд, когда после победы советских войск под Москвой пришла горечь поражения. Весь север Краснодарского края поднялся, и по степным дорогам шёл в неизвестность, впереди наступающих немцев. Где-то это было отступлением, где-то – эвакуацией.
Нестерпимая жара, скрип пыли на зубах. Выпиты все степные колодцы. По дорогам пешим порядком, редко на разбитых машинах движутся отступающие войска. Вдоль дорог – беженцы, вперемешку с гуртами скота, подводами и верховыми. В небе нагло барражируют вражеские самолёты. Всё смешалось в адскую карусель – вой авиабомб, крики людей, рёв скота, рокот тракторов. Всё вокруг горит. Обезумевшие животные бегут кто куда, и среди этого хаоса охрипшие, оглушённые, отчаявшиеся люди. От взрывов дорога ходит ходуном, кажется небо и земля поменялись местами. После второй бомбёжки Степанида оказалась рядом с девчатами из колхоза в группе гуртовщиков, возглавляемой Велиорой. Та, с присущим ей апломбом и энергией, принялась командовать. Уличала издёрганных, едва стоящих на ногах гуртовщиков в саботаже, орала и грозила расправой. Пожилой колхозник, лицо которого показалось Степаниде знакомым, наконец не выдержал: «Вгомонысь, раскомандувалась, бачиш, шо робыцця! Люды поморылысь, а тут ище и нимци бомблять. У мэнэ у гурту ужэ трое ранытых. А ты ны на собрании у райкоми. Крычиш, шо людэй трэба судыть та розстрилять. Ось, щас налытять самолёты, ось воны и прылиплять пичать на твий суд!»
К полудню передовые потоки беженцев стали поворачивать назад. Стали
передавать, что далеко впереди немцы прорвались в тыл отступающим, вышли к Кубани, и всем придётся поворачивать назад. Началась паника. Срочно жгли документы, разбивали радиаторы у машин и тракторов, чтобы не достались исправными немцам, а скотину погнали назад, в колхозы. И тут в беспорядочной толпе Степанида вновь увидела Велиору. Та была поникшей, какой-то подавленной, как оглушённой, и  без прежней самоуверенности и наглости.
Тут Власовне стало плохо, и она выпила лекарство, а потом, отдышавшись, снова стала вспоминать ту несостоявшуюся эвакуацию.Не успели кое-как растаскать по фермам и бригадам уцелевшую скотину, как в станицу въехали немцы, а за ними и румыны. Немцы чувствовали себя в станице хозяевами. Сытые, откормленные, на машинах и мотоциклах, они захватывали здания советских учреждений в центре станицы, определялись на постой. Зато румыны напоминали одичавшую орду. Голодные, оборванные, они стали рыскать по станице в поисках пропитания. Искали кур, сало, молоко, яйца. Действовали с наглостью и  прожорливостью саранчи – на базаре хватали с полок всё мало-мальски съедобное. Немцы по отношении к ним  вели себя надменно, откровенно презирали.
Эти на рынке покупали продукты за оккупационные марки. Рубли ещё были в ходу, но одновременно насаждались и оккупационные деньги. Новая власть утверждалась достаточно бесцеремонно. На улицах появлялись развязные субъекты в казачьей форме, при погонах и с винтовками – полицаи. На рукавах эти выродки носили белые повязки с надписями по-немецки. Станичники рассказывали, что в центре станицы, на улице Красной, бывший красный командир встречал оккупантов с хлебом-солью. Вырядился этот «патриот» в казачью форму, нацепил дореволюционные офицерские погоны. А представителю оккупационной власти в знак уважения этот лизоблюд подарил роскошного белого коня. И пронёсся слух, что немцы назначили этого приспособленца командиром казачьей сотни, которую тут же окрестили «чёрной».  И объявили набор добровольцев в эту банду предателей. Тем временем по станице пошла облава – полицаи рыскали в поисках активистов, комсомольцев, коммунистов, жён красных командиров и комиссаров.Люди старались без крайней нужды на улицу не выходить. Степанида во время одной вылазки на базар мельком увидела Велиору. Та была в рванье, на глаза надвинут линялый платок. Их глаза на мгновение встретились, и Велиора вильнула куда-то вбок, словно растворилась. Может быть, Степанида за ворохом проблем оккупационной жизни и позабыла бы о ненавистной бабе, если бы не случай. Он-то и подхлестнул Степаниду к совершению поступка, о котором ей пришлось потом жалеть всю оставшуюся жизнь. Заболела родственница, и поскольку у неё никого не было, кроме Стеши, то Степанида решила ту навестить. Это была мужнина тётка, воспитавшая его после смерти родителей. Степанида, собрав скудный узелок с продуктами, прошмыгнула задами дворов, чтобы лишний раз не мелькать на улице. Тётка, встав с постели, и придвинувшись к столику, сразу спросила: «От Фёдора вестей нет?», на что Степанида только покачала головой. Потом разговор перешёл к невесёлым новостям. Тётка. Близко знакомая с семьёй осуждённого бригадира Гордея Еремеевича, рассказала племяннице об их бедах. Жена слегла с горя, дети голодные, а о самом бригадире ни слуху, ни духу. Тётка, Наталья Саввична, сама хотела бы им помочь, да вот приболела. Робко попросила она племянницу: «Стеша, я трохы  прыготовыла  йим  харчив, можэ ты йих провидаеш?» Та согласилась, и, забрав у обрадованной тётки сумку, и попрощавшись, поспешила домой. Дома, добавив сушки, муки, кусок сала, она направилась к подворью бригадира. Увиденное потрясло её. А вечером  дома она в беспокойстве мерила шагами комнату, не находя себе места от возмущения. Вот тогда в её голове и оформился план мести виновнице людских бед и несчастий – Агафье-Велиоре. Не помешало бы и расквитаться с её наперсницей – Ульяной. Тоже была тварь, какую свет не видывал. Змеи подколодные, не одну семью погубили. Время и пережитое отбило у Степаниды веру в торжество справедливости – горя она нахлебалась предостаточно. Думалось ей – вот вернутся наши, и Велиора опять скинет своё тряпьё, опять напялит мундир и опять пойдёт орать-руководить. Да ещё и в большем почёте окажется. Уж эта гадюка сумеет выкрутиться, и внакладе не останется. Заново прокручивая в голове разговор с Натальей Саввичной, Стеша вспомнила, как та ловко перевела разговор на человеческую подлость и чёрствость, погубившую бригадира – хозяина, хлебороба и доброго человека. Ведь придёт время, и придётся поднимать порушенное оккупантами колхозное хозяйство. Вот тогда такие люди, как Гордей Еремеевич нужны будут позарез. Помянув недобрым словом чёртову Гапку-Велиору, она сказала: «Ирымиёвыч  сыдыть у лагири, а з цэи кобылы толку нымае, вона у хлеборобськуму дили нычого ны собража. Отаки, як вона, падлюкы, напиднимають  колхозы. Лучче  б  йих и нэбуло. Биз ийх и дила будэ бильшэ. Таки тикэ мишають. Кажуть  люды, ховаецця вона дэсь у коминтрэстивський хати, тикэ ночью вылазэ, як гадюка.»
Все последующие дни Степанида только и делала, что возвращалась мыслями к ненавистной Велиоре. А попутно обдумывала план. Даже ребёнок не мог отвлечь её то задуманного. Её стало непреодолимо тянуть в центр, на базар. Теряясь в скудноватой толпе, она мерила взглядом  гордо шагающих немцев, и думала свою думу. Ей был чужд их язык, грубый, похожий на удары кнута, противны самодовольные рожи. Ненавистен ей был весь их новый порядок, наглые красные морды полицаев– немецких холуёв и невесть откуда вынырнувшие юркие, пронафталиненные людишки, облизывающие новую власть. Не раз проходя скорым шагом около комендатуры, она старалась не привлекать к себе внимания. Однако примечала и паучью свастику на их флаге, дёргающегося часового у ворот, приветствующего немецкие машины. Видела въезжающие тачанки с полупьяными полицаями, мотоциклы, и таких же, как она, напряжённых прохожих. План мести в её голове уже созрел, и ради этого она была готова на всё. Степанида решила расправиться с ненавистными Велиорой и Ульяной руками немцев, другого выхода она не видела. Другого выхода она не видела – только следовать своему плану. Сама она готова была разделить судьбу станичников, с которыми она не просто переживала оккупацию, а боролась в меру своих сил. Доводилось и партизанить – когда она помогла работавшей в больнице подруге Глаше доставать через цепочку знакомых документы для двух раненых красноармейцев, вылеченных в тайном медсанбате.
Во время своих походов Степанида приметила на заборе комендатуры  зелёный ящик с немецким флагом и непонятной надписью, похожий на почтовый. В этот раз в её кармане была записка с корявыми строками, накорябанными химическим карандашом, вернее письмо со сведениями о местонахождении активисток Велиоры и Ульяны, упоминались их должности и  «заслуги». Нужно было только улучить момент, и незаметно бросить записку в тот самый ящик. Нужно набраться
мужества. Но как назло у комендатуры было оживлённо, немцы сновали туда-сюда. Степанида проходила  уже по второму кругу у комендатуры, медля, выжидая удобный момент для осуществления задуманного. В какой-то момент она заметила, что часовой остался у ворот один, а потом вдруг подрулила пара немецких машин, и охранник, откозыряв «начальству», открыл ворота, а потом,  как ошалелый побежал за автомобилями, бросив ворота полуоткрытыми. Наконец мстительница осталась один на один со страшным и манящим ящиком. Струйки пота поползли по спине, враз от ужаса намокли ладони. С трудом отлепив тетрадный листок от липкой ладони, она сунула его в прорезь ящика. Оглянувшись, она увидела, что часовой ещё во дворе, и вокруг ни души. Она выдохнула, и воздух, казалось, камнем упал на землю, враз унеся с собой оцепенение. Степанида пошла прочь, постепенно убыстряя шаг, лишь бы подальше оказаться от недоброго места. Всё случилось как-то просто и обыденно, только сердце готово было выскочить из груди, а в голове от нервного напряжения словно звенели, стучали молотки.
С того памятного дня душа Степаниды на долгие годы была лишена покоя. У неё
пропало желание показываться на улицу. Казалось, все кругом знают о доносе, и укоризненно смотрят ей вслед. Как будто почувствовав её душевные муки, среди недели к ней пришла Наталья Саввична. Ослабевшая после болезни, она меж тем считала движение лучшим лекарством. Зайдя в хату  и сняв одежду, наскоро отдышавшись, она с порога заговорила: «Стеша, мини так наснывся Хвэдя, наче вин жывый, та такый ловкый! Одэжа на йому була военна, нова та красыва. Ны наче вин був жывый. То, шо собчилы, шо пропав вин бэз висты, цэ ж ны значе, шо його вбылы. Ты, дитка, його жды, ны цурайся».
Поговорив о делах, обо всяких мелочах, она, словно спохватившись, сообщила: «Ныдавно полицаи з нимцямы  арыстувалы кого-сь з партийных, а з нымы и активистив». Пожалев об участи арестованных, она назвала некоторые известные имена, в том числе Велиору и Ульяну. От услышанного Степаниду бросило в жар, потом в холод, от волнения пересохло во рту.
Хитро сощурившись, притворно вздохнув, Саввична для приличия попричитала. А заметив ужас Степаниды, успокоила: «Дитка, жалкую я людэй, та тилькы нэ уси воны достойни, шоб йих жалилы. Бо е срэд йих таки каты, шо на йих людська кров и доси. А вона, кров чоловична, звэсно, ны вода. Таким стэрвам, як Гапка та кума Уляна, на тий свит и дорога!». А еще, минуту подумав, добавила: «А добрых людэй спасать трэба! Ось,  я чула, кого-сь з партейных, шо людьмы булы, наши колхозныкы по сю пору ховають. Тоби, дытынка, цэ нэ трэба знать, бо цэ вылыкый сэкрэт. Нимакы тут довго ны задэржацця. Скоро йим дадуть таких чортив, шо воны будуть бигты та шкуркотить аж до самой йих  Гырмании».
Потом ещё не раз Степанида вспоминала слова мудрой тётки. Вскоре после этого разговора её нашла Фрося, молодая отважная дивчина из её бригады. И без обиняков, прямо, будучи уверенной в порядочности Степаниды, предложила помогать людям, которые люто ненавидят оккупантов. И в качестве первого задания Фрося велела ей достать для раненых бойцов медикаменты, намекнув, что в станице есть подпольный медсанбат. Потом  она с другими девчатами помогала собирать тёплые вещи для выздоравливающих солдат, переправляли бойцов кутовыми дорогами на дальние хутора. А с подругой Пашей и конюхом Емельяновичем спрятали от вороватых румын пару племенных лошадей. Дел хватало. Несмотря на жёсткие условия оккупации, люди в станице жили своей жизнью, не склоняли головы, как могли, сопротивлялись немцам и румынам. И надеялись, что немцев наши войска скоро прогонят, и наступит совсем другая жизнь.
Потом, уже после войны, Степанида узнала, что даже в окружении бургомистра и районного атамана были советские люди, заранее сообщавшие о готовящейся расправе над семьями коммунистов и командиров Красной Армии, над другими станичниками. У карателей и полицаев просто не  хватило времени, чтобы разыскать внесённых в расстрельные списки.
Ценою риска жизнью они спасли многих земляков от гибели. Но были фашистские приспешники, что пресмыкались, угодничали перед оккупантами, служили в полицейских отрядах, участвовали в немецких карательных акциях. Даже дочерей повыдавали за немцев.
Степанида Власовна в изнеможении откинулась на подушку. Ожидая отца Михаила, она оглядела свою прошедшую жизнь. И не найдя в ней больше тёмных пятен, отдала себя во власть Господней воли. Когда пришёл батюшка, она была готова без остатка открыть свою душу. И тёплые слова участия, молитвы из его уст, запах ладана вызвали у неё потоки слёз и желание покаяться в своих грехах, ибо она знала за собой смертный грех. Каясь, она просила через духовного пастыря прощения и милости у Господа, за погубленные ею вольно или невольно две человеческие жизни. В молодости она взяла на себя то, что вправе вершить только Верховный Судия. Прося господнего прощения, она хотела с облегчённой душой и чистыми помыслами предстать перед вратами Господними, за которыми вечный покой. Нет там раздоров, зависти, корысти, жестокосердия, алчности и многого другого, чем грешат люди в земной жизни. Грешат, но далеко не всегда раскаиваются.
От автора
Несть числа трагедиям человеческим. Издревле людьми движет гордыня, ненависть, корысть. Предательство и трусость соседствуют с доблестью и героизмом. Этот рассказ – не плод моей неуёмной фантазии. Прототипы героев повествования существовали на самом деле. События ушедшей эпохи давно присыпаны пеплом времени. В карусели бытия давно смешались и герои, и события. Остался один вопрос, на который я, как гражданин, чьи родовые корни сплелись с историей моей малой Родины, пытаюсь получить ответ, будучи ещё и историком-краеведом. Почему в жестоких условиях оккупированной фашистами кубанской станицы, при тотальном прессинге полицейской «казачьей сотни» не выдавали подряд всех коммунистов, жён командиров и политкомиссаров Красной Армии, раненых красноармейцев, спрятанных в полуразрушенной больнице и других местах, которые так и называли «подпольным медсанбатом».  Ведь  прятался же здесь дивизионный комиссар Котенко (фамилия подлинная). Его вылечили и помогли пробраться в оккупированный Краснодар под чужим именем. Но выдали зато без оглядки самых активных проводников коллективизации и голодомора 1932-33 годов. Сейчас всё, что было негативного в истории ХХ века валят на И.В. Сталина. Он, дескать, один за всё в ответе. А ведь некоторые члены и руководители так называемых комсодов творили беззакония, движимые алчностью, ненавистью, эгоизмом, с попустительства местных партийных органов. Их ведь в реальности никто не заставлял реквизировать у колхозников овощи, сушку, соленья, которые при отсутствии хлеба помогали голодным людям продержаться. Бывали же и такие, что отбирали у младенца бутылку с молоком. Не поэтому ли многие жители, дети жертв голодомора хотели поквитаться за всё содеянное с «самыми достойными строителями колхозов», действуя по принципу «око за око». И, не видя другой возможности, руками оккупантов. И можно ли это простить. И можно ли простить тех, кто виновен в голодной смерти сотен и тысяч земляков. Суд истории уже состоялся. Суд людской так и не завершён. Многие глумители над своим народом сами стали жертвами, приняв смерть от рук оккупантов. Бог им судья. Многие, однако, погибли героями.
Героиня повествования, Степанида Власовна, приняла на себя вину за содеянную месть, и пронесла её через всю жизнь. Хотя так и осталось неизвестно, действительно ли её записка попала к адресатам, и так ли уж она виновата? Но таков удел всех порядочных и совестливых людей – всю жизнь страдать и мучиться угрызениями совести всего лишь за один проступок, совершённый лишь однажды в жизни.

Полностью публикуется с личного разрешения автора.

У современного отечественного писателя Святослава Логинова есть роман «Свет в окошке», посвящённый такой странной «штуке», как память.  Главный герой романа после смерти попадает в необычный загробный мир «живущий» по особым законам, далёким от наших религиозных представлений. В этом мире правят деньги, которые эквивалентны  исключительно моментам  памяти, оставленной  после себя умерший в реальном мире. В этом «посмертном» мире  деньги творят поистине чудеса — можно стать молодым, получить великую власть или создать свой личный рай – такой, каким вы его себе представляете.
Но это загробное существование нужно постоянно оплачивать: если деньги памяти заканчиваются, покойник окончательно исчезает. И в этом послесмертие «живёт» масса мошенников, готовых быстро прибрать к рукам капиталы памяти свежеусопшего простака.  А ещё  в этом загробном мире высится  особая, привилегированная  Цитадель,  где обитают деятели истории, память о которых сохраняется навечно. В загробном мире не так важно, хорошим или плохим был человек при жизни, творил он добро или делал зло, ведь за каждое воспоминание о мёртвом на его «личный счет» зачисляется некоторая сумма, в памятно-денежном эквиваленте.
Насколько близка, или наоборот, далека от наших привычных представлений эта фантастическая теория – каждый представляет себе сам. Но всё же самое ценное и крепкое из нематериального, что связывает нас с историей и друг  с другом – это  память. Наши дети живы в наших прадедах, пока помнят о них. И каждый из нас то и дело ходит по широкой дороге, либо по тонкому мостику своих воспоминаний, храня в памяти всё  – мамину улыбку, дедушкины колючие усы, волшебство солнечного луча в глаза на рассвете, давнего друга – пушистого Ваську, первую двойку, первые шаги сына, или дочери, беззубую искреннюю радость внука – целый мир в киноленте памяти, запечатлевшей нашу суетную жизнь. И память примиряет нас с жестокостью жизни, ведь в нашей киноленте все живы, и, как уверен каждый верующий человек, мы когда-то встретимся с нашими родными.
На просторах «Литературной копилки…» мы хотели бы  открыть новую рубрику, посвящённую
воспоминаниям.  У каждого остались смешные,  волнующие, лирические воспоминания о своих близких, которых уже нет с нами. И все, кто читает наш блог, могут прислать свои байки, стихи, зарисовки или мемуары о своих близких, которых уже нет рядом. Обещаем опубликовать, и обязательно указать авторство, или же (по вашему желанию) анонимно. Наши предки достойны своей памяти, хотя бы потому, что благодаря им мы живём на этом прекрасном свете.
А начнём нашу рубрику с воспоминаний одной очень уважаемой каневчанки, Ирины Александровны В., предложившей подобную идею, и давшую добро на публикацию её воспоминаний. Она-то, подобно Арине Родионовне и стала бабушкой Оришкой, под эгидой которой мы предлагаем вам поделиться своими байками.

1 марта все поклонники пушистых мурлык отмечают День кошки. Погладьте сегодня своих Пушков, Мурок и Васек, дайте им что-нибудь вкусное, и пусть они у вас на коленях споют добрую и уютную умиротворяющую песню.
И недаром наши предки первой впускали в дом кошку, ведь она несёт добро и прогоняет негатив. В доме, где живут кошки, всегда будет счастье и благополучие.
Именно об этом рассказ каневского автора, который мы предлагаем вашему вниманию.